Появился и директор, в сапогах
и кителе, -бывший военный. Он крутил головой, читая документы, пытался
вникнуть в суть.
- Нет ключей, - заявила я, - начнем с бухгалтерии. - И директору:
- Знаете, когда я увидела раскардаш во дворе, - посмотрите, под
пакгаузом паки белой пищевой итальянской жести ржавеют под дождем,
а ведь за них золотом заплачено, великолепную доску-пятидесятку
суют под колеса - вон обломки торчат из засохшей грязи, - так вот,
я подумала - халатность, а когда пропали ключи и наркоматовскую
комиссию не пустили на склад, то пришла к окончательному выводу
- имею дело с преступлением.
Директор скомандовал - доставить ключи «пожарные»,
разыскать кладовщика. Склад открыли - нашей продукции не оказалось.
Объяснили, что она, по-видимому, на другом складе, где-то на конце
города, но я знала одно: мошенникам нужно протянуть время, вечером
кончается апелляция, и твердо объявила: на другой склад поеду с
прокурором.
Директор распорядился признать вину, отвел меня
в сторону и доверительно рассказал, что окончил Институт красных
директоров, работает на базе четыре пятидневки и что обязательно
наведет порядок. Он был человек решительный, и я ему поверила. Базовики
признали полностью свою вину, извинились официально за путаницу
в делах. Взяли на себя командировочные расходы, и директор заказал
мне билет, конечно же, на самолет, а прощаясь, задержал мою руку
и виновато сказал: «Хочу Вас соблазнить, Валентина Федоровна», и
предложил мне должность главного инженера у себя на объединенной
базе «Мосгорторга».
Соблазнял объемом работ (единственное, что меня
могло привлечь), предлагал квартиру в Москве, персональную легковую
машину в служебное пользование.
- Нет, - сказала я, - я живу в великолепном городе, лучшем из всех
городов, какие только видела, - городе Симферополе. У меня там дети,
муж и потрясающий вид горы Ча-тырдаг из окна, и соблазнить меня
ничем нельзя. Мы расстались друзьями.
Утром моя подруга Верочка, обливаясь слезами,
проводила меня на аэродром, я взяла с нее честное слово, что она
в конце месяца приедет с ребенком ко мне в гости, в Крым, отдохнуть,
а там что-нибудь придумаем, и я устрою ее на работу. В шесть часов
утра на двухмоторном самолете «Коминтерн» я взлетела в Москве, а
в девять вечера была дома. Так в тридцать четвертом году окончился
мой первый полет.
Прошло много лет, но я вспоминаю свой давний полет
в августе тридцать четвертого года, потому что испытала тогда невиданное
потрясение и жизнь моя пошла не так, а иначе, я взлетела в небо,
в современность, и огромный, полный восторга мир, с далекими горизонтами,
растянулся предо мной более ясно и емко, я как бы очутилась в ином
измерении времени, скорости и пространства. Это был восторг нашего
поколения, оставившего лошадные телеги, взлетавшего все выше, выше
и выше. Это было сверкающее время духовых оркестров, красных знамен,
демонстраций, рекордов, трудовых побед в пятилетках и, конечно,
покорения пространства. Подумать только: один день и я в Москве,
и сотворил это маленький самолетик «уточка». Я до конца жизни осталась
поклонницей авиации, но об этом несколько позже.
«Уточка» после войны стал называться «кукурузником»,
и в сорок шестом я совершила на нем много полетов. Опишу и эти полеты.
Я работала главным инженером овоще-плодово-ягодного
комбината в ста километрах от Брянска. Дороги после войны разбиты,
автобусы ходят редко, а поезд один, утром, с пересадкой в Унече,
и лишь вечером следую щего дня добираешься до Брянска. В нашем городке
работало два «кукурузника» аэрофотосъемки, и я, конечно, попросила
летчиков возить нас, но только кончилась война, не было бензина,
и они заявили: «Ваш бензин - и дело в шляпе». Но наши грузовики
простаивали по той же причине. Летчики предложили: «У вас есть бракованный,
но годный для полетов спирт». Спирт мы действительно гнали для крепления
плодово-ягодных вин.
Оборудование было изношенное, спирт иногда получался
с присадками, не кондиционный, цена копейки, и мы использовали его
для технических целей. Я посоветовалась с бухгалтером, и он согласился
оформить спирт как горючее для технических целей. Я поговорила и
с нашим механиком, бывшим авиаинженером, и он рассказал, что до
войны, бывало, на Украине, когда у пилота кончался бензин, он садился
у сахарного завода, баки заливали спиртом - происходила лишь десятипроцентная
потеря мощности, но «кукурузник» великолепно летал. Мы оформили
документы на техспирт, оплачивали полет и летели в Брянск. Канистра
спирта - полет.
Но вот объявился рассвирепевший мой знакомый,
начальник милиции, потребовал, что бы я немедленно прекратила полеты,
и объяснил, что я спаиваю не только наших пилотов, но и Брянский
авиаотряд, и уже ходят анекдоты о наших спиртовых полетах. Напомнил
и о недавнем указе.
- Я сама видела, как из канистр льют спирт в «кукурузник».
- Ерунда, у некоторых «кукурузников» два бака - в один льют спирт,
на другом летит.
Это был единственный раз, когда я обиделась на летчиков, но посмотрела
на их ордена — простила, даже устыдилась: ни у кого большего количества
орденов я не видела, настоящие герои.
В стране прошла денежная реформа, карточки отменены,
в магазинах - хлеб' и другие продукты., в один день деньги приобрели
покупательную силу. Я переехала в родной Симферополь и приняла должность
начальника химико-технологического контроля «Консервтреста». По
роду своей деятельности мне приходилось разбираться со всевозможными
рекламациями в разных концах страны. Скажем, на Камчатке отравление:
кто-то открыл консервы и съел, а полбанки оставил (холодильники
только входили в наш быт), доел через двое суток и, пожалуйста,
- отравление. В трест реклама ция. Я, конечно, на самолет - расследовать.
Как консервщик-профессионал не могу промолчать
и позволю себе резкость: больше всего отравлений происходит, казалось
бы, из-за такой мелочи, как плохо вымытые продукты. Чисто мойте
овощи и мясо, и обязательно проточной водой: микробы смертельного
яда -ботулинуса - в основном земляные - имеют форму шариков и легко
смываются с поверхности, но мыть обязательно проточной водой. Мытье
в миске ничего не дает, только размазывается грязь. Если продукты
вызывают у вас сомнение, не употребляйте их в пищу без тепловой
обработки, а еще лучше не жадничайте, выбрасывайте.
Приведу пример: в тридцатых годах мне как инженеру-химику
пришлось быть членом государственной комиссии. В Днепропетровске
пищевики расфасовали кабачковую икру в бочонки из-под брынзы, что
категорически не имели права делать, и пустили продукт в продажу
- в то время было голодно. Народ мгновенно раскупил икру, а к вечеру
начались отравления, заболело много людей. Тут же последовали объявления
по радио, комсомольцы заходили в каждый дом, предупреждали: «Все,
кто ел икру, немедленно в больницу».
Но люди покупали, уезжали в деревни. Погибло много
людей — около шестисот. Виновные были преданы суду и расстреляны.
А вот директор огромного детского сада при металлургическом заводе
приобрела два бочонка икры и повела дело профессионально -распорядилась
пережарить икру, в результате ни один ребенок не отравился.
Молочные продукты, купленные с рук - пастеризуйте.
Брынзу обдавайте крутым кипятком - яды находятся на поверхности
и легко смываются. Не консервируйте мясные и рыбные продукты в домашних
условиях, потому что стерилизация этих продуктов происходит в автоклавах
при температуре далеко за сто градусов.
Однако отвлеклась. Мне нравились самолеты, но
главное - люди, обслуживающие их, - авиаторы, потому что больше
всего обожаю профессионалов: профессионал любит свое дело, и работа
для него приобретает жизненную суть, профессионал красив. Мой муж
был профессиональным пожарным, огонь считал своим личным врагом.
Скольких людей он спас от огня!
Я проработала в консервной промышленности шестьдесят
пять лет и все силы отда вала своему делу. Мой отец, белорусский
священник, с малых лет приучал нас, детей, работать. В зависимости
от возраста усложнялась работа, но главное требование отца - работа,
какую бы ты ни делал, должна быть выполнена максимально хорошо.
Отец часто повторял: «Неважно, дети, какую профессию вы выберете,
я знаю - если из вас кто-то будет дворником, так это будет самый
лучший дворник, и улицы его будут самыми чистыми».
А летчики - высокие профессионалы, авиация не
терпит неумех. У богини правосудия Фемиды глаза завязаны — судит
без предвзятости, в руках весы и меч.
В перестройку в стране процветала коррупция, разбой и смертоубийство.
Чаша весов переполнена, меч - заржавел, а старая кляча дремлет себе
с завязанными глазами. А если кого и осудит, то, глядишь, преступник
откупится или сбежит. Вот тебе и Фемида и ее правосудие.
В наше время древние освятили бы иную богиню,
и имя ей Авиация. Взор ясен, но жесток, в руках пропеллер. За преступлением
тут же следует справедливое наказание. Нажал летчик не ту кнопку
- получай; не закрутил механик гайку, мелочь, казалось, - у богини
Авиации мелочей нет. Она ошибок не прощает, но летчики любят свою
Авиацию и не ошибаются. Взгляд у авиатора осмыслен, действия точны,
мозги не заплывают жиром. Красивые люди, красивые самолеты и великолепные
высокие и голубые пейзажи окружают их.
В восемьдесят семь лет я упала и сломала шейку
бедра. Сделали снимок, наложили гипс, врач сказала: возраст, ходить
не будете.
- Спасибо за откровенность, доктор, - ответила я, - но ваше заявление
не для меня - я ходить буду.
И детям сказала:
- Если доктор разводит руками и заявляет: - ну, любезная, у вас
возраст, чего же вы хотите? - уходите от этого доктора. Сто лет
больному - если профессионал - будет лечить и биться за каждый день
его жизни. Так получилось и со мной.
Лечиться я стала по-своему, и прежде всего приказала
себе: ты человек, а болезнь- это зло, борись - и зло обязательно
уйдет. Первое правило я вычитала в Библии. Уныние - большой грех.
Если распустишься, заноешь не вылечишься. Еще опасность стариков
- это лежебокость и полнота, растолстеешь - значит, смерть.
В день я съедала полкилограмма творога, костяной
отвар и тертую в пыль яичную скорлупу. Второе - это гимнастика;
хоть ты и лежишь на растяжении с нагрузкой - двигай плечами, руками,
спиной, напрягай здоровую ногу, развивай пресс живота. Борись. Это
утомительно, но необходимо, и я это делала.
Через несколько месяцев я встала на костыли. Начались
походы по комнате, а через месяц — во дворе. Свежий воздух и энергия.
Наконец я с палочкой отправилась в больницу на
рентген. Моя докторша руками развела. Кость срослась, правда, нога
стала на четыре сантиметра короче. И пришло время полета к дочке
в Ленинград. Сын протестовал, но впустую.
Я готовилась к полету - поднималась по лестнице
сама и решила, что без посторонней помощи смогу подняться по трапу
в самолет. Купили билет, сын проводил до контроля, и тут случилось
непредвиденное - ступенька на автобусе оказалась высокой, но вокруг
были авиаторы, меня подхватили под руки и весело внесли в автобус.
Два часа я наслаждалась полетом и заряжалась энергией
самолета.
Теперь опишу свой последний полет. В восемьдесят
девятом году я, как последняя растяпа, упала на кухне и сломала
вторую ногу. Долго лежала не двигаясь у плиты: вспомнила, как Павлов,
свалившись с велосипеда, лежал без движения, чтобы не произошло
смещение костей. «Скорая» не приезжала, в стране перестройка, полная
расфокусировка в народном хозяйстве. Но вот больница - растяжка
и гипс.
Снова питание и тренировки. Сынок мой не нашел
ничего более умного, как обрадовать: - Мама, раньше у тебя была
одна нога короче и ходила ты с креном, а теперь станешь ровненькой,
ну на четыре сантиметра короче - подумаешь!»
Опять костыли, потом один костыль и, наконец,
палка. Шел девяностый год, пора готовиться к полету. Полет для меня
- утверждение и энергетическая зарядка. Начались осуждения, упреки
- тебе девяносто четыре (по документам мне девяносто один, а в действительности
девяносто четыре), куда лететь? Но я знала - полечу. Но сначала
я должна увидеть самолеты и поговорить сама с собой.
Ночью сын возил меня на холм у Евпаторийского
шоссе. Усаживал в раздвижное кресло, укрывал пледом, а сам засыпал
в машине. Я одна в ночи. Предо мной голубое, в свете звезд, взлетное
поле. Фосфорно-бледные фонарики цепочкой уходили в его невидимый
конец. Слева вдали тускло-сиренево, тлел ночной порт. Я вдыхала
аромат цветущих трав, а надо мной черная бездна ночи. Я дождалась.
Сначала я уловила тихий вой, но вот он нарастает,
становится громче, шире, пронзительно-тонким, кажется, выше некуда,
но, оказывается, можно, и, достигнув апогея, вой громоподобно лопнул
- вспыхнуло облако света, и это облако, ослепительно сияя, поначалу
медленно, затем все быстрее и быстрее, грохоча, помчало на меня.
Захватило дыхание, я вцепилась в подлокотники, и алюминиевая могучая
громада, с треском разламывая в клочья небосвод, пронеслась надо
мной, казалось, подхватила и меня, и я понеслась над землей вслед.
Потом из ирреального, опьяняющего восторга взлета в полной тишине
я возвратилась в креслице - у ног костыли, сын спал в машине. Вдали,
притушив огни, дремал аэропорт. Высоко надо мной - все то же звездное
небо. Я готова была к полету в это мое последнее небо.
Продолжение |
