ЗЕМЛЯ ЛЮДЕЙ, РОДНОЙ ГОРОД.
ВОСПОМИНАНИЯ И ВПЕЧАТЛЕНИЯ ДЕТСТВА

Из книги Сергея Полищука «НАША ЖИЗНЬ», Симферополь, 2010 г..

Помимо перечисленных уличных игр, у нас была масса и иных развлечений. Мальчишек всегда привлекал феномен колеса: даже в самом этом предмете, не говоря уже о магической привлекательности вращающегося колеса, есть что-то завораживающее, сродни водопаду и огню – от вечности. Стоит ли тогда удивляться, что само колесо служило для пацанов великолепным занятием. (Правильно все же будет, насколько я знаю, не «пацан», а «поцан» от названия мужского детородного органа у евреев – «поц»). Для катания колеса нужно было найти велосипедное колесо (пусть даже и без спиц) – лучший вариант или обруч от бочки – значительно худший вариант. Сразу нужно сказать, что это развлечение или даже занятие диктовалось желанием не столько видеть вращающееся колесо и иметь его при себе, сколько управлять движением колеса – пусть и на примитивном уровне.

Мое познание колеса начиналось с того, что колесо я просто бросал в длину в вертикальной плоскости и наблюдал, как оно далеко-далеко катится, подпрыгивая на камешках и бугорках. Еще колесо я ставил на землю и, резко крутнув его, касающегося земли одной точкой, наблюдал, как оно вращается, напоминая своими очертаниями шар. Колесо можно было заставить катиться не только от себя, но и к себе, вызывая восторг и удивление малышей. Для этого колесо нужно было бросить не сверху (как для его движения вперед), а снизу, резко дернув его верхнюю часть на себя. Тогда оно, коснувшись земли, сразу возвращалось к хозяину. Но это все были подготовительные упражнения, подготовка к вождению колеса, для чего, помимо колеса, был необходим руль или приводной направляющий рычаг, которым служил метровый кусок толстой проволоки. С одной стороны, загибая проволоку, мы делали ручку (чтобы было удобно держать направляющий рычаг с колесом рукой), с другой же стороны проволоку загибали почти в петлю, но не до конца, а так, чтобы можно было вставить колесо(обод) и таким образом поддерживать катящееся колесо чуть снизу. Саму же проволоку (руль) изгибали небольшой волной – чтобы пружинила. Колесо насаживалось на петлю, рукоятка бралась в руку и – поехали… Пацан бежал по тротуару и по дорожкам, направляя впереди себя рулем катящееся колесо – он «ехал» на своем транспорте, ловко маневрируя на бегу и лихо объезжая различные препятствия. Колесо на ночь ставилось на «стоянку» во дворе у ворот или, что надежнее, – пряталось.

Колесо, заметим, катилось, не падая, лишь тогда, когда его водитель бежал, а это означает, что мальчишка должен был подолгу бегать, т. е. тренировать ноги, сердце и «дыхалку» – опорно-двигательный аппарат, сердечно-сосудистую и дыхательную системы. Помимо этого, у него развивались ловкость, реакция и координация движений.

По сравнению с «колесом» самодельный самокат являлся несравненно более сложной конструкцией. Три небольшие дощечки размером около 15 х 50 см и толщиной в 2 см, один метр проволоки (такой, как для рулевого рычага «колеса») и два шариковых подшипника диаметром со спичечную коробку – вот и все, что было необходимо для самодельного самоката. Поэтому, если уж быть точным, то это нехитрое средство передвижения следует называть даже не самокатом, а самосамокатом, т. е. самодельным самокатящимся средством.

Следует заметить, что стандартные самокаты на резиновом ходу изготовленные из легкого прочного металла по принципу наших самодельных, начали поступать в продажу, насколько помнится, в конце 60-х годов. А тогда, в 1950-х, от самосамокатов (тогда их называли просто самокатами) на улицах стоял невообразимый рев и скрежет от подшипников качения, которых было по паре в каждом самокате. Для езды, правда, приходилось все время одной ногой отталкиваться от асфальта тротуара (по земляному грунту езда были невозможна, т. к. подшипники прорезали грунт и проваливались в него, забиваясь землей), – но уж на спусках самокатчик чувствовал себя королем, и даже буквально невыносимый рев подшипников услаждал его самолюбие и звучал музыкой. Изготовление своего собственного самоката было серьезной и ответственной работой для ребят 9–13 лет, хотя чаще их делали пацанам отцы или старшие братья. По сравнению с рогаткой, силком, светлячком, «ключом», «ухами» и самопалом, самокат, несомненно, был более ценной мальчишечьей собственностью и представлял собой ценнейшее собственное, я подчеркиваю: «собственное» – транспортное средство. Его ценность была в равной мере велика, смастерил ли его отец, старший брал или сам владелец.

Позже, в 60-е годы, на базе самоката ребята стали делать сидячие самокаты. Сбивалась небольшая прочная деревянная площадка размером около 50 х 50 см, которой сидящий на ней мальчик управлял, изменяя ногами положение поворотной рейки с подшипниками (рейка поворачивалась на шарнире). На таких самокатах ехать можно было только под уклон и, естественно, лишь по асфальту. Еще такому самокату мог служить тягачом велосипед, к которому он привязывался веревкой сзади за багажник или за седло. Следует отметить, что «сидячий» самокат издавал куда больше душераздирающего скрежета, ведь, если у ««стоячего» самоката были два подшипника качения, то у «сидячего» – четыре.

Говоря о велосипедах, невозможно обойти вниманием «воздушные бои». Смысл этой довольно жесткой игры заключался в том, чтобы, сидя на своем двухколесном велосипеде, зайти «в хвост» любому другому велосипедисту - «летчику» и, поравнявшись своим передним колесом с его колесом задним, резким и сильным поворотом руля ударить своим передним колесом по его заднему колесу так, чтобы велосипедист потерял равновесие и упал. В «воздушные бои» играли мы чаще всего в Студенческом парке (бывших «Розах») с большим количеством заасфальтированных дорожек и почти безлюдном в дневное время.

Часто играли в футбол, разбившись на две команды. Играли до пяти или десяти голов, то есть пока одна из двух команд не забьет соперникам 5 или 10 мячей в импровизированные ворота, обозначенные камнями, например. На время, как этого требуют правила игры, мы не играли, потому что наручных часов никто из нас тогда не имел. В то время первые часы появлялись у подростков на руках лишь в пятнадцати- и шестнадцатилетнем возрасте, потому что, хотя самые недорогие часы стоили 15–20 рублей, (например «ЗИМ» –их называли «ЗИМ с ручным тормозом», из-за того, что эти часы были размером больше армейского компаса и назывались эти часы так же, как и самый большой советский легковой автомобиль «ЗиМ» – Завод имени Молотова), все равно они считались предметом роскоши. Помню до сих пор, как я был поражен и восхищен, когда в одиннадцатилетнем возрасте (2-го или 3-го января 1962 года) увидел в Москве, в фойе Кремлевского дворца съездов в антракте Новогоднего праздничного концерта мальчика-иностранца, одетого и причесанного, «как американский президент», а, главное, – с часами на руке.

лая Никифоровича, у которого была там большая зажиточная усадьба (Ново-Алексеевка – узловая железнодорожная станция перед въездом в Крым.). Я жил у него и работал, помогая ему дозаправлять трактора дизельным топливом из металлической бочки с ручным насосом, установленным на подводе с лошадиной тягой. За это он купил мне в магазине «Сельпо» часы «ЗИМ» («Сельпо» – Сельская потребительская кооперация).

В жизни я не видел более невезучего человека, чем дядя Коля: он родился в Ново-Алексеевке в том самом страшном 1933 году, когда Московские интернационалисты организовали и с успехом осуществили в Украине голод, от которого мучительной смертью умерли более 10 миллионов украинских селян, чьи хаты и целые села заселялись переселенцами из Московии.

Годовалым ребенком Коля выполз за калитку своего дома на улицу, где его буквально порвала медведица, с которой гастролировали цыгане. А когда однажды, во время войны селяне и среди них Никифор Гунько, отец моего дяди Коли, каждый на своей подводе повезли хлеб на железнодорожную станцию, его лошадь наступила на мину на обочине дороги и подорвалась. Никифор погиб (маленький осколок мины попал ему точно в лоб), и восьмилетний Коля остался сиротой. И это еще не все. В конце войны мальчишки – и среди них десятилетний Коля – нашли мину и попытались ее разобрать, в результате чего мина взорвалась, мальчишек поубивало, а Коля стал инвалидом (лишился глаза, половины правой руки и пальцев левой руки). В результате, когда я увидел двадцатидевятилетнего Николая, у него не было одного глаза, одна нога не сгибалась, почти до локтя отсутствовала правая рука, а на левой руке были только мизинец и безымянный палец.

Но Николай был женат на женщине с дочерью-подростком и еще своих детей имел: сына и двоих дочерей. Свою зажиточную усадьбу он содержал в порядке и обеспечивал жизнь в достатке всей своей большой семье. Однако от своей судьбы не спрячешься. Вся его большая семья – жена и четверо детей – очень рано ушли из жизни, оставив Николая одного. Знает ли кто более невезучего и несчастного человека?!..

Вот какие невеселые воспоминания всплывают у меня, когда я думаю о наших детских играх в футбол, в частности, и о такой ценной тогда вещи, как собственные наручные часы. Вспоминается также, как, вскапывая весной огород у дома, в который отец с матерью, беременной мною, вселились в 1949 или 1950-м году, отец часто находил банки с часами. До нас в доме жил вор в законе Яшка Щербина, которого милиционеры застрелили на входе в симферопольский почтамт. Жене его Тоне дали 7 лет тюрьмы за продажу краденых вещей. Поэтому воспитание их единственной дочери-подростка Жени 1935 года рождения было поручено моему отцу-фронтовику и моей матери. Часы в банках проржавели и ни на что не годились, но ведь у этих часов когда-то были хозяева…

Даже не золотые, а самые обыкновенные ручные часы еще в пятидесятые годы были наряду с кошельками самым распространенным объектом воровства, а то и грабежа «в темном переулке», ведь после войны люди жили небогато. Поэтому когда на рубеже 1950–1960 годов в продаже появились женские позолоченные часы-краб с браслетом из двух половинок, которые, надевались на руку сверху и которые, как тогда говорили, можно было вместе с рукавом сдвинуть к локтю, обнажая руку и показывая грабителям, что на руке часов, мол, нет, они пользовались большим спросом.

В 1950-е годы в СССР выбор ручных часов в магазинах был невелик: мужские – «Победа» и женские – «Звезда» да еще кое-что вроде уже упоминавшегося «ЗИМа». Но с 1965 года в продаже появились, как тогда их называли, «плоские» часы «Восток» и «Ракета». Стоили такие мужские часы около 30 рублей (27–34 руб.), были действительно плоскими (тонкими) и очень красивыми. Стоит ли удивляться, что их просто сметали с прилавков трех-четырех симферопольских магазинов, торговавших часами. Часы тогда можно было приобрести в Универмаге на углу ул. Кирова и К. Маркса, в магазине «Янтарь» на ул. К. Маркса, а также в магазинах «Культтовары» на ул. К. Маркса и на ул. Пушкинской. Вот, пожалуй, и все.

Евгения Яковлевна Щербина (Женя) и Сережа Полищук (Сезя). Симферополь, Россия,1953 год.

Кстати, именно тогда, в 1965–1966 годы в Советском Союзе в массовом количестве начинают появляться женщины-трансвеститы. До этого, хоть советские люди и жили небогато, хоть выбор одежды в магазинах был невелик, но все одевались сообразно своему полу. Исключительно! Но советская легкая промышленность никогда не удовлетворяла запросов своих граждан в одежде, обуви, часах и пр. Я обратил свое внимание на наши дефициты, еще будучи девятиклассником, т. е. тогда, когда пятнадцати-шестнадцатилетний подросток начинает тщательно следить за своей внешностью. И тогда я вдруг обнаружил, что у нас невозможно купить простую кроличью шапку за 19 рублей 40 копеек (Вязаные шапочки тогда носили в качестве предмета униформы исключительно спортсмены-конькобежцы и лыжники), нет возможности свободно купить те же модные плоские позолоченные часы. Тогда я еще не очень разбирался в издержках политэкономии социализма и поэтому, увидев, как женщины от пятнадцати лет и старше красуются в мужских шапках-ушанках и мужских часах, я основную вину в недостатке нужных мне вещей возложил на женщин, что, естественно, не благоприятствовало формированию у меня приязненного отношения ко всей массе тогда еще слабого пола, отдельных представительниц которого я боготворил уже со своего четырехлетнего возраста.

Наверно, мало кто сейчас помнит, что напротив Центрального автобусного вокзала (автовокзала) в Симферополе, на углу гостиницы «Авто» в 1960–1970 годы была маленькая часовая мастерская Бори Мальцева. Боря Мальцев в масштабах Симферополя был известной и яркой личностью: во-первых, его родной брат был Чемпионом мира в отмененном позже виде спорта – поднятии тяжести одной рукой; а во-вторых, сам Борис, участник обороны Севастополя, умудрился сфотографироваться с популярнейшим в 1960-е годы писателем–автором книги о Брестской крепости и телеведущим Сергеем Смирновым. Боря размножил эти фотокарточки и порасставлял их в симферопольских троллейбусах между боковым стеклом и табло с названием маршрута так, чтобы их было хорошо видно людям, стоящим на троллейбусных остановках, несомненно желая этой акцией еще больше расширить свою популярность.

Но сейчас я говорю о Боре Мальцеве, потому что он в обмен на старые часы с доплатой в 1–3 рубля давал нам что? Правильно, плоские часы! Да что тут особенного? – спросите Вы. Ничего особенного. Просто, Боря Мальцев где-то покупал корпуса тех самых модных плоских часов и заключал в них и в другие новые корпуса механизмы уже бывших в пользовании часов. Изюминка, однако, была в том, что в гарантийном талоне на эти часы Боря Мальцев присваивал нам высшие воинские звания, например: «Гарантийный талон дан Адмиралу (генералу) Полищуку на часы Восток ¹ ___ на три месяца. Дата, подпись». В завершение всего, сказанного об игре в футбол, и о часах вспомню, что на советских часах был такой значительный слой золота (позолоты), что даже глубокая царапина не показывала металла корпуса. Теперь все.

Увлекающей и даже азартной, хоть и пассивно-примитивной была игра «В номера». Играли, обычно, двое ребят. Из десяти цифр от 0 до 9 каждый выбирал «свою» цифру или две (три) или же один выбирал все пять цифр от 0 до 4, а другому тогда оставались цифры от 5 до 9. Смысл этой нехитрой, но веселой игры состоял в том, что каждый игрок, увидев на проезжающей машине «свою» цифру, получал право хлопнуть (на законных основаниях) своего соперника по плечу и засчитать в свой актив одно очко. Если же номер проезжающей машины содержал две, три или четыре «свои» цифры, то, соответственно, он делал два, три, четыре хлопка и добавлял себе столько же очков. Точно так же и его соперник. Играли обычно до ста очков. Выигрывал тот, кто первым набирал сто очков. Играли также втроем, вчетвером и в любое время года, но особенно напряженной и динамичной игра была летом.

Дело в том, что если еще в 40-х годах ХХ века дорога из Симферополя на Южный берег Крыма (ЮБК) проходила по маршруту: ул. Воровского (прежде Воронцовская) – ул. Алуштинская (теперь Беспалого) и далее – т. н. Почтовый тракт «Симферополь–Алушта», то в 1950-е годы, в связи с подготовкой к пуску троллейбуса, все больший поток автотранспорта на ЮБК направлялся уже именно по нашей ул. Мичурина (с 1961 г. – Киевская), и каждый год со второй половины июня и до середины августа днем и ночью, на небольшой скорости, с дистанциями между машинами всего в один-два метра по моей улице двигался непрерывный поток «Волг», «Побед», «Москвичей» и «Запорожцев» с номерами всей европейской части СССР и даже из Сибири и Дальнего Востока. Попадались и мотоциклы. В 1959 году из Симферополя пошли троллейбусы на Алушту и Ялту, но все равно летом автомобильный поток не прерывался ни днем, ни ночью. Дело в том, что в конце 1950-х годов Первый секретарь ЦК КПСС, Председатель Совета Министров СССР Никита Сергеевич Хрущев посетил США, и после этого в СССР появились некоторые элементы американского образа жизни и, в частности, прокат легковых автомобилей для граждан. Так что автомашин шло очень много, и все они были доверху набиты «отдыхающими» и вещами, все имели багажники на крышах, нередко натыкались одна на другую, и тогда образовывались километровые «пробки»…

Зимой легковых машин мимо нашего дома на ул. Киевской шло очень мало, и поэтому я часто выбирал себе цифру 7, так как напротив нынешнего автовокзала стояла воинская часть, и по нашей улице довольно часто проезжали военные грузовики, в основном «ГАЗ-51» с черными номерными знаками, и их номера начинались с В-7, например, «В-7 34-10» (На «гражданских» автомобилях номерные знаки тогда были желтого цвета).

Кроме перечисленных были и другие развлечения. Бросали камни на меткость, например, в столб. Так, однажды Лешка Клок (Его 80-летний дед каждое утро во дворе при любой погоде делал зарядку с голым торсом, а Лешкину старшую сестру Нину, девушку с роскошными черными косами, поймали вечером в переулке ее ребята-ухажеры и обрили голову наголо за то, что она с разными парнями ходила «по ресторанам») бросил камень в столб, стоявший на углу переулка возле забора своего дома, но как раз в этот момент из-за угла вышел подвыпивший рабочий пивзавода, что был тогда на ул. Воровского. Камень угодил не ожидавшему этого грузчику с кошелкой (была в СССР в 1950-е годы такая средних размеров черная кирзовая сумка) спереди пониже пояса и именно туда, по «мотне».

А был это дядя Миша Квач. Жил он в Южном переулке (в том районе, где тогда обитал, сплошной криминал, т. е. воры, и почти все отсидели не по одному сроку) и имел трех сыновей-воров, старший из которых, служа во флоте, проворовался на корабле в дальнем походе, и матросы выбросили его в море, а матери, жене дяди Миши, прислали по почте трусы сына-воришки. Дядя Миша был невысокого роста, имел большой мясистый сизый нос, который лоснился и блестел даже в пасмурный день, носил большой живот (как директор бани) и на жизнь смотрел маленькими грустными, слезящимися глазенками.

Сказать, что он очень любил пиво, это еще ничего не сказать о том, как дядя Миша обожал тот прекрасный напиток, который до 1982 года варили на нашем старом Симферопольском пивзаводе. Работа на пивзаводе, судя по всему, не только не удовлетворяла его жажду пива, а, напротив, распалила эту страсть до хронического состояния, что нетрудно понять, с учетом того, что Жигулевское пиво старого пивзавода, что был на ул. Воровского, там, где берет начало Собачья балка (теперь Петровская), того самого, стоявшего на неправдоподобно маленьком пятачке земли, но с источником бесподобно вкусной родниковой воды, было таким гармонично приятным и действительно янтарным.

На нашем пивзаводе иногда варили также Бархатное, Мартовское и др. пиво, однако непревзойденным все же оставалось «Жигулевское». Его пил не только весь Крым, но и шахтерский Донбасс.

Директор нашего пивзавода тоже прославился. Когда его дочь вышла замуж за еврея, то он, ходили слухи, не дал ей ни копейки денег и выгнал из дому. Может быть, еврей не любил пиво?..

В Симферополе любители пива хорошо знали Квача, – он был рекордсменом по количеству кружек одновременно выпиваемого пива. В описываемые советские времена пиво котировалось, в основном, на уровне напитка для бухарей (пьяниц). Не то, что сейчас. Дядя Миша выпивал их двадцать две. Причем он часто заключал пари с теми любителями ячменного напитка (тогда даже плакаты в СССР выпускались: «Пиво – жидкий хлеб. Пиво полезно каждому человеку, если пить его в меру»), кто еще не знал о размерах его желудка, а главное, мочевого пузыря. Квач утверждал, что выпьет двадцать две кружки пива, а это 22 х 0,5 литра = 11 литров, т. е. полное большое ведро, не отходя от прилавка (или пивной бочки) в туалет. И, если он так сделает, то не верящий должен будет ему оплатить стоимость выпитого дядей Мишей пива, а это 22 копейки х 22 кружки = 4 рубля 84 копейки. В случае же неудачи дядя Миша оплачивал стоимость выпитого им пива сам. И практически всегда пари Квач выигрывал. Так это же было ПИ-ВО!!!

А вот когда я уже учился в Военной академии им. Фрунзе в Москве, на майские праздники в 1982 году прилетел в Симферополь, то, попробовав пиво нового пивзавода «Крым», сразу почувствовал разницу (и не в пользу нового пива): не такое мягкое, как прежде, отдавало горечью и было просто жиже.

Наше «старое» симферопольское пиво я хорошо знал по той причине, что окончив десятилетку в 12-й средней симферопольской школе в 1967 году, я поехал поступать в Киевское высшее общевойсковое командное училище им. М. В. Фрунзе, но сдав два экзамена – математика (письменно) с оценкой «хорошо» и русский язык и литература (письменно) – «отлично», я заболел скарлатиной – заразился, когда после сдачи экзамена пошел погулять в киевский Парк культуры и отдыха им. Ленинского Комсомола и там, познакомившись с 15–16-летней девушкой, катался, целуясь с нею в кабине «чертового» колеса (обозрения), отчего через день с высокой температурой меня доставили в Киевский окружной военный госпиталь, где, пролежав в отдельном боксе для инфекционных больных три недели, я, пропустив остальные экзамены, с пятью копейками (одной монетой) в кармане уехал домой в Симферополь, где определился на работу грузчиком на пивзавод. Железнодорожный билет от Киева до Симферополя (в общем вагоне) я приобрел по воинскому требованию. Там же, на киевском вокзале разменял свой пятак, чтобы за 1 копейку выпить стакан «чистой» (без сиропа) газированной воды (трое суток я ничего не ел – не было денег), а четыре копейки оставил для проезда на троллейбусе домой от ж/д вокзала г. Симферополя до остановки кинотеатр «Мир».

В поезде моим попутчиком оказался демобилизованный солдат, который ехал домой в Крым, отслужив срочную службу в Германской Демократической Республике, в Группе Советских войск в Германии (ГСВГ). Он вез с собой из Германии несколько десятков дефицитных тогда, в 1967 году контрабандных сеточек-паутинок, которые хорошо и незаметно фиксировали прически с огромными начесами, очень популярными тогда у советских женщин и девушек. У солдата тоже не было денег, и он попросил меня продать по три рубля за штуку несколько сеточек. Он не мог торговать, так как был в военной форме. Я тут же прошел по вагонам и без особого труда продал шесть сеточек: пять штук, в том числе, и молодой цыганке – по три рубля и одну – проводнице нашего вагона – со скидкой за полтора. С этими деньгами уже можно было идти в вагон-ресторан, что мы и сделали, где очень хорошо пообедали и даже выпили по стакану прекрасного (тогда прекрасного!) марочного Портвейна белого Крымского.

Красота!!! Год, предшествующий моему следующему поступлению в военное училище в 1968 году, уже не представлялся мне таким безнадежно потерянным. По крайней мере, я, наконец, вышел из состояния безнадежного отчаяния, в котором пребывал четвертые сутки подряд. Уже много позже, через десятки лет, вспоминая свою жизнь, сложившуюся из огромного числа неудач – не тех, мелких неприятностей, без которых и жизнь-то скучна, а именно тех фатальных невезений, что, становясь судьбой, ломают человека, разочаровывая его в жизни, – я сделал неожиданный для себя вывод: честному, искреннему и порядочному человеку всегда не везет в этой жизни, а уж у меня на родине – так это во всяком случае. Жизнь принадлежит подлецам! Негодяи считают себя хозяевами в этой жизни.

Продолжение