Симферопольцы всех стран объединяйтесь!
 
На главнуюГалерея 1Галерея 2Истории в картинкахЗаметки о СимферополеКарта сайтаНа сайт автораНаписать письмо
 
Предыдущая | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | Следующая

ЗЕМЛЯ ЛЮДЕЙ, РОДНОЙ ГОРОД.
ВОСПОМИНАНИЯ И ВПЕЧАТЛЕНИЯ ДЕТСТВА

Из книги Сергея Полищука «НАША ЖИЗНЬ», Симферополь, 2010 г..

Страница 4

Всю свою жизнь я работал и служил на совесть, старался едва ли не на все 100%, а за свой самоотверженный труд получал вознаграждение максимум в 8–10% заслуженного. Остальными же 90% пользовались гиены и шакалы, что стаями всегда крутились вокруг меня и наживались на моей работе на износ. Сколько же их, этих халявщиков, дармоедов, прихлебателей и нахлебников было?!.. И военные начальники и милиционеры, и судьи с прокурорами и прочая разномордная шушера-аферисты. Не хочется опускаться до их канализационного уровня, но как тут не воскликнуть: «До чего ж подло ты, племя человеческое?! Безгранична, вечна и неисчерпаема подлость твоя, о, человек!».

Что же до пива, то я был к нему равнодушен, пока не поступил работать грузчиком на Симферопольский пивобезалкогольный завод, располагавшийся на ул. Воровского у навесов Петровских скал, в том самом месте, где Собачья балка выходит в долину реки Салгир. В грузчики принимали мужчин с 18-летнего возраста и меня, которому лишь недавно исполнилось семнадцать, взяли в порядке исключения, благодаря моему высокому – 185 см – росту и развитому телосложению. Я и пошел на эту работу, чтобы «накачать» силу, да и звучало это грубо и мужественно – «грузчик на пивзаводе». Приятно было другой раз на вопрос девушки при очередном знакомстве или же мамаши какого-нибудь моего бывшего одноклассника о роде моих занятий ошарашить их ответом: «Вкалываю грузчиком на пивзаводе», подразумевая при этом, «.., а не каким-нибудь там наладчиком швейных машинок». При отсутствии в Симферополе порта (аэропорт не в счет) это звучало почти как «грузчик в порту». Хоть какая-то романтика…

Работа, кстати сказать, была очень тяжелая и платили немного. В основном приходилось загружать бортовые кузова и большегрузные прицепы – рефрижераторы металлическими ящиками по двадцать бутылок с пивом или газированной водой в каждом, или выгружать (загружать) 60-килограммовые мешки с солодом. Все это было очень тяжело, но меня, как самого молодого, бригадир грузчиков часто посылал и на более неприятные работы, например, загружать подборной («совковой» – очень удачное название!) лопатой битое стекло в самосвал. На пивзаводе бутылки бились во множестве, битое стекло свозили в один из гаражей, из которого по мере его наполнения стекло вывозилось на свалку. Вот тогда и вспоминали обо мне, как о самом молодом, – чем вам не дедовщина?! Само по себе битое стекло – не такое уж тяжелое вещество, и физически его грузить подборной лопатой нетрудно. Не то, что, к примеру, мокрую глину из котлована под строившийся осенью 1967 года универмаг «Крым» на Москольце, в начале Ромашковой (ныне Кечкеметской) улицы я забросал под дождем полный самосвал.

Мокрая глина не столько набирается в лопату, как налипает на лопату снизу, и грузящему постоянно, набрав сколько-нибудь мокрой глины лопатой и бросив ее в кузов, приходится каждый раз соскребать ногой (ребром подошвы ботинка) налипшую глину с лопаты. Однако битое стекло доставляет грузящему его, в особенности, в закрытом помещении еще больше неудобств: стекло мелкими осколочками сыплется за шиворот и набивается в рукавицы, оставляя порезы на теле, стеклянная пыль режет глаза, она попадает с воздухом в легкие и противно скрипит на зубах. Кроме этих неприятных и вредных работ, мне часто приходилось грузить пиво, солод и другое «за дядю», потому что матерые грузчики, напивались эссенции (ароматного спирта) и были не в состоянии работать.

Вместе с тем на пивзаводе я мог сколько моей душе было угодно пить пива и газированной воды: лимонада, крем-соды и др. Там и тогда я узнал и убедился, что качество пива зависит, в первую очередь, от свойств воды и от мастерства пивовара. И то, и другое на нашем старом пивзаводе было отменным, что и давало в результате «Жигулевское» пиво наивысшего качества.

Вот я его и распробовал. На работе у меня в кармане всегда было несколько вяленых бычков. Кто не знает, что это за рыба?! В гастрономах в 1960-е годы 1 килограмм вяленых бычков стоил 20 копеек. В течение дня я всегда находил время очистить рыбку и выпить с нею одну-другую кружку пива в бродильно-лагерном подвале, где оно только прошло через кассету в двенадцать фильтров из прессованной бумаги пятисантиметровой толщины каждый. То пиво было прекрасным, как сама жизнь в семнадцать лет: его цвет, светлое золото его цвета, совершенство равновесия вкуса и запаха составляли идеальный изысканный и гармоничный букет. Тогда же я догадался, что при розливе пива в бочку ли, в бутылку ли теряется половина его качества, а при наполнении из бочки или бутылки бокала теряется еще половина от половины прежних свойств, и вот ты уже пьешь суррогатный напиток, обладающий всего лишь четвертью прежних золотых свойств. Да, пиво (речь идет о хорошем пиве) действительно гармоничный и совершенный напиток.

Тогда же в октябре 1967 года я с моим одноклассником по 12-й симферопольской школе Виктором по данному мною ему прозвищу Муса, который, так же, как и я, с первого раза не поступил в вуз (либо не сдал экзамены, либо попросту сбежал домой), записались на подготовительные курсы при Симферопольском педагогическом институте, который периодически становится университетом, по подготовке к поступлению в высшие учебные заведения. По документам это был Виктор Арсентьевич Иванченко, но он любил говорить, что он – немец с фамилией Тринкеншу. По вечерам мы пару-тройку раз сходили на занятия, что проходили в учебном корпусе на улице Ленина, а потом, по большей части, эти занятия прогуливали – семнадцать лет все-таки!

В тот вечер лил не по осеннему сильный дождь. Муса зашел за мной ко мне домой. Я спустился в подвал и набрал из бочки половину литровой зеленой снаружи и белой изнутри эмалированной кружки домашнего вина. Вино было удачным, – еще в десятом классе я иногда наполнял им поллитровую белую полиэтиленовую плоскую флягу, которую помещал во внутренний карман пиджака и, при помощи пластмассовых «соломинок» – трубочек для коктейля, взятых в кафе у кинотеатра «Звезда» на Феодосийском шоссе (ныне проспект Победы), из кармана, прямо на уроке, прикрывая «соломинку» рукой, приставленной к подбородку «с умным видом», и, конечно же, бравируя, потягивал винцо и ему, Тринкеншу (к слову, Тринкен по немецки означает пить, пьянство) предлагал, а он и не отказывался. По-моему, никто из учителей ни разу так ничего и не заметил.

Так вот, мы выпили по стакану чудесного домашнего вина, которое для придания ему оттенка чая средней крепости и чтобы оно напоминало по вкусу портвейн, подкрашивалось плавленым сахаром, и отправились на занятия. Дождь поливал вовсю, и потому я сам надел черную морскую, а Мусе одолжил зеленую сухопутную офицерскую плащ-накидку. Свою и его тетради я опустил в почтовый ящик на воротах, – все равно вечером туда никто не заглянет. Времени было около семи часов вечера. Это сейчас люди рационально говорят, например: «семь часов» (подразумевается утра), «четырнадцать» часов (значит, дня), «девятнадцать часов» (это значит вечера), а тогда и официально указывалось: «семь часов утра», «два часа дня», «семь часов вечера». Уже смеркалось, и дождь лил такой, что без него было бы значительно лучше.

Я вспомнил, что на пивзаводе видел пожарный щит, на котором имелись две каски пожарника, по форме напоминающие шлемы римских легионеров и что у меня с собой был пропуск на завод, с которого я недавно уволился. Сказал Мусе, мол, подожди и скрылся за проходной. Следует заметить, что пропуск на пивзавод по увольнении с завода в октябре 1967 года я не сдал и даже, поступив на следующий год в училище, все равно иногда заходил туда выпить непревзойденного тогда симферопольского пива.

По безлюдной территории пивзавода я быстро прошел к пожарному щиту – лил дождь, было уже темно – и, сняв со щита две пожарные каски, покинул территорию завода, предварительно спрятав каски, сложенные одна в другую, под просторную плащ-накидку. На улице я сообщил Мусе, что сейчас мы будем полицейскими, для чего наденем эти, напоминающие древнеримские, каски и так, в касках и плащ-накидках будем ходить под проливным дождем посередине проезжей части улицы Воровского. Так мы и поступили. Машин было немного, шли они под сильным дождем на небольшой скорости с включенными фарами, а тут – непонятно, что за «полицейские» идут один за другим, как сейчас бы сказали, «силовики» из непонятно каких структур, причем в касках и один выше другого (я был выше Мусы на целую голову). Так мы и ходили, представляя себя то ли французскими, то ли английскими полисменами или офицерами, а то и просто большими начальниками, пока совершенно не промокли.

Таким образом была удовлетворена наша страстная потребность в необычном. Хорошо еще, что нам повезло не повстречаться с настоящими советскими «органами»! Интересно, что бы мы тогда сказали в объяснение своего поступка? И если ты, читатель, еще даже не улыбнулся, попытайся представить себе эту необычную картину. Ну, хотя бы представь себе, как двое пожарных в красивых «древнеримских» шлемах (один выше другого на голову) вечером в темноте под проливным дождем шествуют по осевой линии дороги и следят, чтобы нигде не возник пожар… Сам я и через почти сорок лет захожусь от смеха, как только в памяти моей всплывает та картина...

Улица Киевская у нашего переулка. 1960 год
Справа от троллейбуса сейчас - магазин Гарант.

Тем, кто упустил нить моего рассказа, напоминаю, что я вспоминаю об уличных играх и развлечениях детства в 1950–60-е годы в Симферополе на улице Киевской, там где она сходится с переулком Известковым.

И тогда люди жили: учились, работали, отдыхали и смотрели на мир своими глазами. Да, половину дня каждый человек подчинял себя интересам коллектива, общества, зато после рабочей или учебной смены люди жили своей жизнью.

Я здесь не ставил себе целью вспомнить и описать все послевоенные уличные игры той эры – эпохи моего детства. Да, именно эпохи, ушедшей навсегда с появлением в домах граждан телевизионных приемников (телевизоров). В эти игры, в большинство из них дети играли веками и тысячелетиями. Игры эти были нехитры, но удивительно привлекательны, интересны и полезны детям. Они жизненно необходимы каждому ребенку, и я до сих пор никак не могу привыкнуть к тому, что нигде на улицах не видно играющих мальчишек. Можно сказать, что цивилизация со своими телевизионными экранами и компьютерными мониторами обобрала наших детей, украла у них детство. А может быть это поправимо?.. Вряд ли.

Тогда я пишу для своих детей, для истории. Истории нашей улицы Киевской (с 1961 г.) – Мичурина (с 1946 г.) – Битакской (с 1924 г.) – Мюльгаузенской (с 1904 г.) и маленького, в семь домов переулка Известкового (до 1948 года Казанлыкского), который в 1971 году поглотил безобразный монстр советского Военно-промышленного комплекса завод «Фиолент». «Фиолент» и стоящий по другую сторону ул. Киевской завод «Сантехпром» были построены в 1965–1975 гг. и с тех пор вместе с чрезмерным автомобильным движением отравляют воздух улицы Киевской и портят уникальный микроклимат ее небольшого участка от Детского парка до Центрального автовокзала, – собственно, той ее части, что первоначально и была Мюльгаузенской улицей.

Лето в Симферополе, преимущественно, жаркое и сухое, а в районе бывшего Султанского луга (там, где расположены нынешние бульвар И. Франко и ул. Б. Хмельницкого), чаще всего, – прохладно и сыро, как в подвале. И лишь местность между улицей Киевской и рекой Салгир от Детского парка до Центрального автовокзала имеет наиболее благоприятный климат. Точнее сказать, имела, пока по Киевской не пустили поток автомашин на Южный берег и не построили на ней два завода: «Фиолент» и «Сантехпром». Эти два зловонных (каждый почти в квартал) и, по большому счету, не особенно-то и нужных предприятия своими махинами задавили чудесную, легкую и открытую улицу, зажали ее и сделали фабричной. Зловония кислот «Сантехпрома» и едких смол «Фиолента» отравляют не только воздух, но и всю жизнь улицы – по ней давно уже никто не гуляет. А непрерывный, днем и ночью, поток четырехколесных вонючих коробок завершил превращение дачной улицы в зловонную канаву, в газовую камеру. Светлая тебе память, моя родная Улица...

Стоит еще рассказать, как мы развивали свою меткость. Что мы бросали в цель, из чего стреляли? В цель мы кидали не только камни, но и картофелины, в которые предварительно втыкали по три куриных пера для устойчивого полета. В школе на переменах в классную доску очень хорошо можно было метать перо ¹ 11, задняя половина которого раскалывалась прижатием пера крышкой к парте, и в трещину вставлялся бумажный четырехлопастный стабилизатор. Перо имело большую устойчивость в полете и летело в цель очень точно. Еще роль своеобразной стрелы с успехом исполняло лезвие (по-моему, иных бритвенных лезвий, кроме «Невы», в СССР и не было), которое своей прорезью надевалось на боковой сгиб указательного пальца и щелчком сбрасывалось в направлении цели, в которую и вонзалось.

Много было еще различных приспособлений для метания, и «холодной» стрельбы (без огня). Были пращи – узкие полосы ткани длиной около 2 метров или – чаще – лоскут кожи (язык от ботинка) с привязанными к нему двумя веревками по 1 м длиной. В петлю (сгиб) ткани или на «кожу» укладывался камень, пращу раскручивали за ее концы и, отпустив один конец, направляли камень в цель.

Невозможно обойти вниманием рогатки, которых было много и разных. Рогачок вырезался из развилки веток куста сирени с тремя пальцами между рожками в местах крепления резины. Лучшей резиной для рогатки была красная, которую нарезал полосками из камер колес американских самолетов и продавал по 2 рубля безногий инвалид на толчке (толкучем рынке), что в 1950– 1960-е годы по воскресеньям действовал наверху улицы Крылова. Резина (без заусениц) резинками же крепилась к рогачку и к кожаному языку, который вырезали из ненужного ботинка. Лучшими камнями для рогатки считалась галька: удобнее укладывалась на язык и была устойчивее в полете.

Объектами стрельбы из рогаток для нас чаще всего были «жиды» (так до 1960-х годов симферопольские мальчишки называли воробьев). Тогда у мальчишек было крайне неприязненное отношение к воробьям. Но, казалось бы, почему? Чем провинилась перед детьми эта серенькая неброская птичка? Вот скворцов, например, любили, несмотря на то, что скворцы нередко прямо издевались над нами. Идешь ты себе по улице и вдруг слышишь, как кто-то тебе свистит (чуть не сказал «человеческим голосом»). Оглядываешься – никого, а ведь мальчишки – народ компанейский, – им всегда ужасно хочется пообщаться со сверстниками. Так вот, идешь ты по безлюдной улице (это сейчас в городе и в будний день не протолкнешься: столько колхозников захотели стать горожанами!) и слышишь свист. Ну, думаешь, шутит какой-то твой дружок – свистнет и спрячется. И так, пока не догадаешься: да ведь это же скворец тебя дразнит. Вот так, из отдельных случаев и складывалось знание об имитаторских, т. е. попугайских способностях шпаков. Сидит скворец на ветке, подняв голову с нахохлившимися под клювом перышками, и сыплет своими вариациями: попурри на темы чириканья воробья, рычания собаки, скрипа дверей, ну, и, конечно же, свистящих мальчишек.

Весна 1961 года. Сережа Полищук и Вова Смирнов.
Мы стоим у забора моего дома на углу пер. Известкового
и  ул. Киевской. 
На другой стороне улицы -
ныне центральная проходная  завода «Сантехпром».

Тем не менее, скворец в СССР имел статус очень полезной, красивой, открывающей весну политически правильной птицы. «Ребята, ребята, скворцы прилетели, скворцы прилетели – на крыльях, весну принесли!», – радовало советских граждан по апрелям детской песней радио «Пионерская зорька». В апреле месяце одна из суббот в Симферополе объявлялась «Днем птиц» (читай: Днем скворцов). По улицам колоннами ходили пионерские отряды со скворечниками, прибитыми к шестам, и весь город на другой день был увешан скворечниками, главным требованием к изготовлению которых был размер отверстия (для скворца, но не для кошки).

Так вот, скворец был нашей самой правильной советской, хоть и перелетной птицей; синица, будучи красивой, веселой, непоседливой и простодушной, даже глупенькой, тоже не надоедала своим присутствием, но вот жиды!..

Жиды, т. е. воробьи – хитры и осторожны, воровиты и нахальны, а самое главное, – они всегда были везде и повсюду. Воробьи – это ведь те же домашние или полевые мыши, только с крыльями. Поймать воробья птицеловкой: будь то вовсе мышеподобную шуструю, подвижную, как ртуть, серенькую, гладенькую самочку, будь то серо-бурого с черной «бородкой» сверхосторожного и сверххитрющего жида – дело почти безнадежное. Наверное, за их прямо-таки человеческие качества, которых воробьи набрались благодаря многотысячелетнему соседству с человеком, и не любят их люди.

Продолжение

   
 
   
Автор сайта: Белов Александр Владимирович   https://belov.mirmk.ru