Симферопольцы всех стран объединяйтесь!
 
На главнуюГалерея 1Галерея 2Истории в картинкахЗаметки о СимферополеКарта сайтаНа сайт автораНаписать письмо
 
Предыдущая | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | Следующая

Борис Цытович

Город моей мечты

Документальный автобиографический роман

Бывало, побеждал огонь. Отец работал со стволом, но рухнуло перекрытие, а главное, кончилась вода, и отец позорно бежал в окно. Дома он лежал лицом в подушку, а мать спиртом и яичным желтком лечила ожоги и подтрунивала: «Что, Петя, огонь оказался посильнее? Помнишь, ты как-то толково мне объяснял разницу между пожарником и пожарным. Пожарник - это погорелец, то есть растяпа, спаливший свой дом, а вот пожарный - это воин, он со стволом в руках борется с огнем. Так вот объясни, пожалуйста, и сейчас, как случилось, что ты из пожарного превратился в пожарника, в погорельца?». Отец канючил в подушку: «Валечка, я почти все зачернил, но вода... мне бы кубометр воды, один кубометр, и вот тогда бы...». Вечером малиновое солнце садилось в станционные тополя, над кладбищем тарахтел осоавиахимовский самолётик, а в парке заиграл духовой оркестр, и над утомленным городом поплыло танго. Отец надевал белый костюм из рогожки. Мама в синем берете на ухо подводила губы перед зеркалом и жаловалась бабушке:
- Он ведет меня под руку, как истинный джентльмен, подносит мороженое и развлекает приятной беседой, но нате вам пожар – этот проклятый трезвон, он бросает меня среди улицы одну и несется вслед за машинами как угорелый, как школяр, потом он будет целовать руку и просить прощенья - будешь, Петя?
- Мы уже опоздали на журнал, - морщится отец.

Они ушли. От окна пролег пологий свет заката, и я поспешил во двор. Двор, широкий и длинный, был моей территорией, полной интересных вещей и событий, поджидавших меня. В конюшне жили лошади и мой единственный враг Криволапов. Был прилепившийся прямо к зданию и фонтан. Была и страшная, заставлявшая меня трепетать тайна, которую я и не выдавал даже своей подруге Земфире, дочери Ингалычева. Я подкрадывался к своей тайне у подножия вышки, под навесом со старыми, еще церковными каретами. Я останавливался и переводил дыхание, страх перерастал в ужас, но я вспоминал кинофильмы и первого маршала с саблей, гарцующего на белом коне. Но он был далеко, а близко-сумеречный, пустой и тихий двор, где под грудами металлолома лежал мертвец. Я с бьющимся в горле сердцем откидывал ржавое крыло, прикрывающее вход в мою тайну, и рука нашаривала могильную плиту.

Бабушка говорила о бессмертии. О том, что мы встретимся с дедушкой и всегда будем вместе, что есть жизнь - там, на небе. А как же камень? Я трясся в страхе и задавал вопрос. Я долго не выдерживал и, перемазанный мазутом и ржавчиной, спешил выбраться из хлама. Потом разводил плечи, был героем и подкрадывался к конюшне. И Боже упаси, чтобы увидел мой лютый враг - конюх Криволапов. Его лоб и щеку пересекал сизый шрам. Страшен был навыкате бельмовый глаз, но еще страшнее была рассеченная губа и зубы. Криволапов уважал отца, а меня, застав у лошадей, перетягивал кнутом. В дальнем и темном углу конюшни Криволапов из досок и попон смастерил подобие кресла и полулежал, казалось, он спал, но нет, вспыхивал огонек папиросы, и опять надолго недвижим Криволапов и я, на коленях под окном выжидающий момент.

Мне редко удавалось проникнуть к лошадям, жеребец Буян, чуя постороннего, топтался и ржал, Криволапов приоткрывал глаз, рука нашаривала кнут, и я бежал. В гости к Криволапову приходила странная и, как мне казалось, необыкновенно страшная белолицая старуха, тощая и прямая, как палка, с близко посаженными глазами и крючковатым носом. Она была в солдатских башмаках, в старомодной шляпе с вуалью и белых перчатках несмотря на жару. Она церемонно поднимала вуаль и, глядя поверх дневального, говорила:
- Я с визитом к Родион Степановичу Криволапову, позволите ли мне пройти?
- Невеста к Криволапу пошла, - потешались бойцы, — кикимора в шляпе, — покатывались в смехе телефонистки, - а говорят, графиня.
В конюшне влажно причесанный на пробор Криволапов целовал старухе руку, называл графинюшкой, усаживал в импровизированное кресло, старуха развязывала скатерку и церемонно произносила: «Сегодня день пресвятой девы Марии - именины государыни. Это бисквит по английским рецептам, извольте отведать, Родион Степанович».

Криволапов доставал бутылочку, старуха тоже выпивала. Ели пирог. Пили чай, потом закуривали. Старуха держала папироску на отлете, и они долго пребывали в молчании, в безотносительных друг к другу позах. Это я подглядел в окно.

Я проснулся утром с первым ударом колокола, известившим смену караула, и босиком прошлепал на балкон; автомобили уже выехали из гаража и выстроились в ряд, и я с наслаждением вдыхал аромат бензина. Под сияющим солнцем раскинулся город, зеленели холмы, синели далекие горы. За горами лежало море, и отец обещал свозить на мотоцикле. Близко была площадь, пыльная и булыжная, на ней я с пацанами буду играть в каре.
Во дворе пятнадцатого номера поспевал абрикос — вчера он был еще кислый. А сегодня как раз. Ворота храма распахнуты, и, чего там толпится народ, надо узнать. И с балкона я полетел, словно воздушный шарик, над цветным, полным счастья миром. Был первый день летних каникул.
Бабушка заставила вымыть шею и надеть рубашонку, расшитую украинским крестом.
- Мы идем на базар, - объявила она.
И более широкой рекой потек мой праздник.

Я захотел посмотреть на чернобородых пекарей, они, как волшебники, в аромате печеного теста, в малиновых отблесках, колдовали над конфорками и казанками. Я пожелал бублик, и мы отправились на Кантарную в пекарню. Дядя Ахмет в белоснежных кальсонах ногами месил тесто в огромном деревянном корыте, чем привел меня в восторг. На стене, словно веревка на гвозде, висело смотанное тесто, что еще более удивило меня. Я ткнул пальцем, и дядя Абдулла ножницами отрезал кусок веревки, свил косичкой, слепил концы - получился бублик, и, опустив его в кипяток и что-то бормоча и улыбаясь мне, помешивал деревянной лопаткой. Потом бублик, посыпанный маком, подрумянивался на решетке над мангалом. Я пожелал пончик, и дядя Абдулла скатал тестяной мячик, впрыснул шприцем крем, и вот уже пончик зашипел в котелке в раскаленном масле.

А потом базар. Многоголосый, пахнущий чебуреками, конским потом и разносолами базар тонул в шашлычном мареве. Бурлила ярко-цветная толпа, хвалила, ругала, торговалась, завывала на разных языках, но все друг друга понимали. Меднолицый, в золотом окладе бороды татарин вещал на полбазара, расхваливая бастурму. Бритоголовый, до синевы черноусый албанец зачерпывал из деревянного корыта и выплескивал назад потоки белопенистой шипящей бузы, и тоже хрипел и приглашал. Спокойный голубоглазый немец, когда к нему приближались, молча сдергивал марлю с уложенных на белоснежное рядно копченостей. Его товар не требовал рекламы. Напрасно бабушка истово торговалась, немец не уступил. Мы купили у него ветчину и колбасу. Бабушка поучала меня: «Лучше немцев колбасников в мире нет, и сдачу пересчитывать от немца не надо. Это тебе не цыган. А камбалу мы купим у греков. А фрукты нужно покупать у южнобережных татар, никто так не сохранит в опилках прошлогоднюю «беру» и «мускат».

Рядом разливался соловьем свисточник. На зеленых лопухах, обрызганных будто росой, млели фунты масла. Бабушка протягивала руку, и торговка на тыльную сторону ладони клала творог, и бабушка слизывала, вафельно морща подбородок. А мне было строго наказано держать руки в карманах, но разве выдержишь? Сизоносый старик просунул в карман свистульку и отбежал, жестикулируя и истошно вопя: «Такой хороший мальчик, пусть только поиграет». Я залился соловьем, а бабушка достала кошелек. Потом в руке оказался леденцовый паровозик. Я сунул его в рот. Торговец возликовал, а бабушка, ворча, полезла в кошелку.

Но приблизился злой одноглазый цыган. В его руках подпрыгивали мячики, на груди сидели черно-красные пауки. Бабушка запротестовала.
- Ты ничего не понимаешь в мячиках, старая карга, - обидел он бабушку. - Смотри, как умеет мальчик, - и мяч запрыгал в моей руке.
Брось эту вредную старуху, умный мальчик, я заберу тебя к себе.
Бабушка, как загипнотизированная, рассчиталась, но тут же и возопила на полбазара. Страшен был гнев крымской гречанки, но одноглазого и след простыл в толпе.

Хозяин-караим у входа в духан умолял не «обидеть», зайти. «Денег нет», — отшучивалась бабушка.
- Не надо никаких таких денег, - возликовал караим, - мы просто рисуем крестик на память, вот тут на стене: когда будут деньги - принесешь.
Бабушка не обидела, заказала кофе по-турецки, а хозяин нахваливал: - умный, очень умный мальчик, я это сразу понял.
- Если бы он еще и кушал, — сокрушалась бабушка.

Продолжение

Пушкинская улица

Продолжение

Предыдущая | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | Следующая
   
 
   
Автор сайта: Белов Александр Владимирович   https://belov.mirmk.ru